31 de diciembre de 2021
Recuerdos de la Emigración Blanca
Памяти Бѣлой Эмиграціи
Послѣдніе годы явно живемъ въ воспоминаніяхъ, столѣтія чередуются одно за другимъ :
- Первая Міровая Война ;
- Отреченіе Государя, неизбѣжно повлекшее за собой исчезновеніе великой Россіи ;
- Звѣрское убійство Царя-Мученика и всей Царской Семьи,
а теперь, какъ вытекающее изъ всего этого слѣдствіе – столѣтіе, какъ мѣтко было сказано, небывалаго явленія, уникальнаго, безпримѣрнаго въ міровой исторіи : появленіе неизвѣстнаго доселѣ материка, нигдѣ не обозначеннаго – Россіи внѣ границъ, словомъ Зарубежной Россіи. Баронъ Борисъ Эммануиловичъ Нольдъ писалъ, не боясь быть опровергнутымъ : «Съ библейскихъ временъ не бывало такого грандіознаго исхода гражданъ страны въ чужіе предѣлы. Изъ Россіи ушла не маленькая кучка людей, ушелъ весь цвѣтъ страны... Это уже не эмиграція русскихъ, а эмиграція Россіи».
Но прежде всего надо договориться – о чёмъ будетъ у насъ рѣчь. Для Герцена, покинувшаго Россію въ совсѣмъ другихъ обстоятельствахъ, въ другіе времена и по совершенно инымъ соображеніямъ, существуетъ чуть ли не противоположность между понятіями 'эмигрантъ' и 'бѣженецъ' : первое, для него, благородное званіе, эмигрантъ – политическій борецъ, говоритъ онъ. А бѣженецъ – нѣкій дармоѣдъ, сбѣжавшій въ чужую страну ради спокойной, праздной и болѣе-менѣе обезпеченной жизни. Къ бѣженцамъ у Герцена самое отрицательное отношеніе и не хотѣлъ онъ съ ними имѣть никакого отношенія.
Уточнимъ : для насъ эмигрантъ не столь политическій борецъ, какъ идеологическій, духовный, а то, что соотвѣтствуетъ второму герценскому опредѣленію для насъ будетъ называться 'иммигрантъ', понятіе которое мы никогда съ Эмиграціей и съ Эмигрантами не смѣшиваемъ. Итакъ, не будемъ вслѣдъ за Горькимъ говорить «Человѣкъ – это звучитъ гордо», а парафразируя его, скажемъ, что для насъ «Эмиграція – это звучитъ гордо» !
«Мы въ огромномъ большинствѣ своемъ не изгнанники, а именно эмигранты», съ той же гордостью заявлялъ нашъ великій Иванъ Алексѣевичъ Бунинъ, обращаясь 16 февраля 1924 г. къ своимъ соотечественникамъ въ Парижѣ, на знаменитомъ вечерѣ, посвященномъ Миссіи Русской Эмиграціи. На этомъ вечерѣ прозвучали прямо историческія слова, настоящія программныя рѣчи, очертавшія какъ бы прямой путь и духъ Эмиграціи. И Бунинъ продолжилъ : «Миссія, именно миссія, тяжкая, но и высокая, возложена судьбой на насъ», и, предвидя тернистое будущее Эмиграціи, прямо пророчествуя добавилъ : «Знаю, многіе уже сдались, многіе пали, а сдадутся и падутъ еще тысячи и тысячи. Но всё равно : останутся и такіе, что не сдадутся никогда». Иванъ Алексѣевичъ былъ изъ такихъ и къ такимъ обращалъ онъ свой дерзновенный голосъ.
Тотъ же Бунинъ, въ газетѣ Общее Дѣло, писалъ о подвигѣ Бѣлаго Движенія и о его естественной продолжательницѣ Русской Бѣлой Эмиграціи : «Настанетъ день, когда дѣти наши, мысленно созерцая позоръ и ужасъ нашихъ дней, многое простятъ Россіи за то, что все же не одинъ Каинъ владычествовалъ во мракѣ этихъ дней, что и Авель былъ среди сыновъ ея». Великимъ Бунинъ былъ, естественно, какъ писатель, но и въ не меньшей мѣрѣ, какъ истинный идейный представитель Русской Эмиграціи. Именно Бѣлой Эмиграціи, которая для насъ и является единственно настоящей и о которой тутъ будетъ рѣчь.
Итакъ – кто она эта Бѣлая Эмиграція ? Изъ Россіи, въ результатѣ несчастнаго исхода гражданской войны, примѣрно три милліона русскихъ покидаютъ предѣлы родины. Уѣзжаетъ цвѣтъ націи, много интеллигенціи, дворянъ, какъ и простого народа, всѣ, кому немыслимо было жить подъ большевицкимъ игомъ, но, самое главное, какъ ядро этого Исхода – множество военныхъ и офицеровъ, увозящихъ съ собой представленія о чести и о долгѣ.
О чёмъ первымъ дѣломъ думаешь, говоря о Бѣлой Эмиграціи ? Конечно объ офицерахъ, военныхъ разныхъ чиновъ, этой массы «благородій» и «превосходительствъ», безстрашныхъ витязей, обратившихся въ одно мгновеніе изъ всего въ ничто, въ пріютившихъ ихъ странахъ. Странахъ, бывшихъ еще совсѣмъ недавно, союзницами, вмѣстѣ съ которыми за одно дѣло проливали кровь свою. Не разъ, вѣроятно, приходилось имъ съ горечью думать о томъ, какъ Россія, вѣкъ до этого, принимала у себя французскихъ Эмигрантовъ, бѣжавшихъ отъ такихъ же ужасовъ французской революціи...
Русскіе Эмигранты первой волны не сподобились такой же удачной судьбы. Въ подавляющемъ большинствѣ случаевъ, пришлось имъ вести горькую деклассированную жизнь, но тѣмъ не менѣе до конца дней своихъ на чужбинѣ, гдѣ многіе изъ нихъ провели большую часть своей жизни, и уже въ преклонномъ возрастѣ, сохранивъ офицерскую выправку, оставались и умирали всё тѣми же высокоблагородіями и превосходительствами.
Въ своемъ выступленіи о миссіи Эмиграціи, произнесенной три недѣли спустя смерти величайшаго злодѣя, «выродка, нравственнаго идіота отъ рожденія», какъ онъ называетъ Ленина, Бунинъ излагаетъ истинное міровоззрѣніе Бѣлой Эмиграціи, въ противовѣсъ столь излюбленнымъ, но мало кого представляющимъ, розовымъ, большею частью парижскимъ, интеллигентамъ, которые «будучи соперниками нынѣшнихъ владыкъ Россіи, суть однако ихъ кровные братья».
Бунинъ приводитъ тутъ очень существенное замѣчаніе : далеко не однородной была Эмиграція. На самомъ дѣлѣ, среди тѣхъ трехъ милліоновъ выѣхавшихъ далеко не всѣ были носителями Бѣлой Идеи, далеко не всѣ по совѣсти и убѣжденію принадлежали къ Бѣлому Движенію, о которомъ было сказано, что оно было гордымъ вызовомъ Русскаго Офицерства торжествующему красному хаму, святымъ порывомъ жертвенной русской молодежи въ защитѣ попранной исторической Россіи. Въ обозѣ, въ хвостѣ Бѣлой Арміи, телепалось не мало всякихъ шкурниковъ, проходимцевъ, февралистовъ, среди которыхъ не самые второстепенные виновники крушенія Россіи, какъ Милюковъ, Гучковъ, всякіе соціалисты, либералы и прочіе представители «прогрессивной общественности», общаго съ Бѣлыми ничего не имѣющіе. Тѣмъ не менѣе, какъ только они, подчеркнемъ, благодаря Бѣлымъ, подъ прикрытіемъ отступающей Арміи, выбрались въ свободный міръ, тутъ же были встрѣчены, какъ родные братья и будто истинные представители бывшей свободной Россіи, встрѣчены такими же, какъ они мѣстными соціалистами, либералами, масонами, имѣющими въ рукахъ всѣ рычаги для формированія общественнаго мнѣнія и вліянія на него. Вотъ именно эти люди громче всѣхъ заговорили отъ имени Эмиграціи и до сихъ поръ голосъ ихъ несется громче всѣхъ. Среди нихъ очутился даже самъ Керенскій, продолжавшій до середины шестидесятыхъ годовъ подавать свой голосъ, къ которому нѣкоторые прислушивались будто къ голосу свободной Россіи.
Бѣлая Эмиграція не была классовой Эмиграціей. Вопреки совѣтской пропагандѣ, пытающейся внѣдрить идею о томъ, что это только были бѣжавшіе аристократы, бывшіе «угнетатели народа», плакавшіе о потерянныхъ имѣніяхъ и о бывшемъ благосостояніи – нѣтъ, водораздѣлъ между Бѣлыми и Красными совсѣмъ иной, онъ былъ идейный и духовный. Не «помѣщики» сражались съ «мужиками», отстаивая прежніе порядки, какъ это вульгарно трактовала совѣтская исторіографія, водораздѣлъ проходилъ не по соціальнымъ и классовымъ различіямъ, а коренился въ области идейной и духовной. Вооруженная борьба Бѣлыхъ и Красныхъ велась за душу и обликъ русскаго человѣка, за духовное, нравственное, культурное наслѣдіе тысячелѣтней Россіи. Для Русскаго человѣка, подвигъ воинскій всегда былъ неразрывенъ съ подвигомъ духовнымъ и въ этомъ отношеніи Бѣлое движеніе, своимъ рыцарскимъ и отчаяннымъ выступленіемъ спасло честь и совѣсть Россіи и Русскихъ.
Не будь этого спасшаго русскую честь безнадежнаго сопротивленія большевизму тѣхъ, кто до конца дрался за свою Россію и вынужденъ былъ оставить ее лишь подъ натискомъ неодолимыхъ, многократно превосходящихъ силъ непріятеля, то ни о какой миссіи Бѣлыхъ Эмигрантовъ говорить было бы невозможно. «Въ русскомъ исходѣ /.../ ушли милліоны людей, которые разсѣялись по міру, неся съ собой всюду элементы старой русской культуры, спасенной отъ катастрофическаго шквала. И потому, куда бы они ни заносились, они несли съ собой ароматъ родины, который вытравляется дома огнемъ и мечомъ», писалъ Владиміръ Христіановичъ Даватцъ, видный публицистъ, бытописатель русскаго Исхода и въ особенности галлиполійского сидѣнія, одинъ изъ близкихъ помощниковъ генерала барона П.н. Врангеля. Бѣлая Эмиграція ставила передъ собой и дѣтьми задачу охраненія русской культуры, языка, православной вѣры и русскихъ традицій съ твердой убѣжденностью, что когда-нибудь всё это понадобится Россіи и не пропадетъ зря. Многіе десятилѣтія жили съ такой мечтой и надеждой, что смогутъ принести посильную помощь будущей Россіи … Умѣстно упомянуть тутъ правдивое слово философа, Георгія Федотова: «У всякаго народа есть родина, но только у насъ – Россія».
Русская Эмиграція первой волны совершила подлинный подвигъ, сохранивъ и обогативъ традиціи русской культуры. Русскіе Эмигранты особенно высоко оцѣнивали свою духовную миссію. Великій Достоевскій нѣкогда сказалъ, что быть Русскимъ это быть Православнымъ. Скажемъ за нимъ, что быть Русскимъ это также быть Бѣлымъ. Претендующій быть Русскимъ, не будучи Бѣлымъ Православнымъ – Русскимъ быть не можетъ. Будетъ онъ краснымъ, розовымъ, русскоязычнымъ обывателемъ, – чѣмъ угодно, но не Русскимъ въ полномъ смыслѣ слова. Православная вѣра всегда являлась духовнымъ стержнемъ Русской Эмиграціи.
Бѣлая борьба не прекратилась съ величественной, не имѣющей себѣ подобной въ исторіи, эвакуаціей конца 1920 года. Она видоизмѣнилась. Отъ вооруженной стала духовной, идейной. Самый видный Бѣлый философъ и мыслитель Иванъ Александровичъ Ильинъ подчеркивалъ это особое свойство : «Бѣлая Идея, выношенная и созрѣвшая въ духѣ русскаго православія, есть идея религіозная. Это есть идея борьбы за дѣло Божіе на землѣ; идея борьбы съ сатанинскимъ началомъ въ его личной и въ его общественной формѣ. Именно такова наша Бѣлая борьба». Большевики въ первую очередь были безбожниками, а затѣмъ уже шло всё остальное, тогда, какъ Бѣлые, даже если не всѣ это осознавали, вели борьбу за вѣру, это было однимъ изъ главныхъ смысловъ Бѣлаго Движенія.
Иванъ Сергѣевичъ Шмелевъ, одинъ изъ самыхъ любимыхъ писателей Эмиграціи, въ статьѣ Душа Россіи, также подчеркивалъ духовный смыслъ вооруженной борьбы и, затѣмъ послѣдовавшаго заграничнаго стоянія : «Бѣлое Движеніе есть отборъ, отборъ лучшаго русскаго по духу, по чувствованію Россіи, отборъ того, что немыслимо безъ Россіи быть, не могло мириться съ Ея искаженнымъ ликомъ, съ надругательствомъ надъ Ея душой. Самое чуткое, самое живое, духовно-крѣпко спаянное съ Россіей, /.../ – вливалось въ Бѣлую Армію или было духовно съ нею. Страшная жизнь дѣлила, творя отборъ. Я не хочу сказать, что тамъ, на россійской почвѣ, осталось одно худое. Я хочу сказать, что Бѣлое Движеніе захватило собой цѣннѣйшее въ національно-духовномъ смыслѣ, что оно есть – отборъ».
А въ годъ столѣтія кончины А.с. Пушкина, Шмелевъ идетъ еще дальше въ посланіи къ Сынамъ Россіи : «Спросите себя, какъ бы отнесся Пушкинъ къ подвигу Добровольчества? Отвѣтъ безспорный : благословилъ бы подвигъ, былъ бы его пѣвцомъ, – «пѣвцомъ во станѣ русскихъ воиновъ» /.../Живи онъ нынѣ, онъ сумѣлъ бы отвѣтить на клевету, которой такъ щедро обливали русское Добровольчество – и свои, растерявшіе чувство родины, и многіе европейскія «витіи». Онъ былъ бы съ вами, Добровольцы, – вашимъ Пѣвцомъ чудеснымъ»…
Мы тутъ умышленно не будемъ приводить сужденія военныхъ о смыслѣ Бѣлой борьбы, которыми можно было бы наполнить цѣлые тома, а предлагаемъ сужденія писателей, мыслителей. Бѣлое Дѣло выполнялось, какъ съ винтовкой и шашкой, такъ и съ перомъ въ рукѣ, выполнялось въ православныхъ бѣженскихъ храмахъ подъ духовнымъ руководствомъ мудрыхъ, глубоко духовныхъ архипастырей Русской Зарубежной Церкви. Шмелевъ, но далеко не онъ одинъ, въ частности тому свидѣтельство.
Очутившіеся въ изгнаніи писатели, будучи долгіе десятилѣтія просто игнорированы наукой, будучи даже запретной преступной темой въ Совѣтскомъ Союзѣ, стали въ эти послѣдніе годы все чаще предметомъ изученія литературовѣдовъ, но мало кто, изучая ихъ творчество, отмѣчаетъ идеологическую подоплеку и идейность изучаемыхъ авторовъ, нерѣдко ставившихъ это свойство ихъ личности едва ли не выше своихъ художественныхъ произведеній. Вспомнимъ крылатую фразу Гумилева, дерзновенно сказавшаго въ отвѣтъ чекисту въ канунъ своего разстрѣла : «Здѣсь нѣтъ поэта Гумилева, здѣсь офицеръ Гумилевъ».
Отмѣчая нынѣ 100-лѣтіе Эмиграціи, воспользуемся случаемъ выразить удивленіе : почему эти страницы исторіи, судьбы этихъ личностей, обходятся на Западѣ полнымъ молчаніемъ, въ университетскія программы, даже спеціалистовъ по русской культурѣ, обходятся полнымъ молчаніемъ и просто не входятъ. Кто изъ студентовъ, да и профессоровъ, слышалъ про Ледяной походъ, который для спеціалистовъ по военной исторіи считается чуть ли не самымъ дерзновеннымъ походомъ въ міровой военной исторіи? Вдоволь изучаютъ Бердяева и прочихъ разрушителей русской исторіи и культуры, а не то что его книги не читали, но даже имени И. А. Ильина не слышали.
Современный изслѣдователь, спеціалистъ по Бѣлой тематикѣ профессоръ А.в. Бакунцевъ, на эту тему вѣрно пишетъ : «Рѣчь „Миссія русской эмиграціи“ – одно изъ самыхъ извѣстныхъ, переиздаваемыхъ и въ то же время одно изъ наименѣе изученныхъ публицистическихъ произведеній И. А. Бунина. Литература объ этой рѣчи /.../ носитъ преимущественно назывательно-описательный, а вовсе не изслѣдовательскій характеръ и притомъ нерѣдко содержитъ фактическія ошибки». А вѣдь въ этой рѣчи весь Бунинъ, весь прославленный авторъ романовъ, принесшихъ ему завидную и заслуженную Нобелевскую премію. Можно ли сильнѣе выразить свое отношеніе-отвращеніе къ катастрофѣ, постигшей Россію, чѣмъ эта лаконичная записка отъ перваго января 1918 г., открывающая книгу Окаянныя дни: «Кончился этотъ проклятый годъ» ! Да, наконецъ кончился этотъ, прославляемый десятилѣтіями большевиками и ихъ совѣтскими наслѣдниками, вплоть до конца прошлаго вѣка, семнадцатый годъ ... Годъ, когда кончилась и сама Россія, чего Бунинъ тогда еще полностью не зналъ, но явно предчувствовалъ : «Но что дальше? - продолжаетъ онъ - Можетъ, нѣчто еще болѣе ужасное. Даже навѣрное такъ». А могло ли быть иначе ? Могла ли Россія, рухнувъ, не быть ввергнута въ бездну ? Вырванное предательствомъ и обманомъ отреченіе Государя, восьмимѣсячное правленіе на рѣдкость бездарныхъ февралистовъ съ послѣдовательнымъ разрушеніемъ всѣхъ устоевъ страны, неизбѣжно привели къ большевицкому перевороту. Какъ еще разъ не понять, что – не будь Февраля, не было бы и Октября ? А въ октябрѣ 17-го года произошла смѣна однихъ соціалистовъ другими. Не болѣе.
Бунинъ на самомъ дѣлѣ испытывалъ «истинно лютую ненависть и истинно лютое презрѣніе къ революціямъ», въ томъ числѣ и къ Февральской, что часто умалчивается. Это, въ частности, была одна изъ принципіальныхъ причинъ его разногласій съ З.н. Гиппіусъ, ярой сторонницей непримиримости, но непримиримости къ одному только Октябрю. Совершенно вѣрно пишетъ Бакунцевъ, что Бунинъ отрицалъ не только Октябрьскую, но и Февральскую революцію и заявлялъ о себѣ какъ объ убѣжденномъ сторонникѣ генераловъ П.н. Врангеля и А.п. Кутепова, полагая, что только «сильная военная власть можетъ возстановить порядокъ, усмирить разбушевавшагося скота». Въ отличіе отъ него, Цвѣтаева, судя по ДНЕВНИКУ БУНИНЫХЪ, съ опаской относилась къ генералу Врангелю и считала, что самъ Бунинъ, несмотря на близость и симпатію къ нему, «не безъ черносотенства», имѣя вѣроятно ввиду его преклоненіе передъ рыцарской личностью генерала Врангеля и его отверженіе февральщины.
Именно тутъ проходилъ водораздѣлъ между чисто Бѣлыми Эмигрантами и 'розоватыми', принимающими революцію, но не всю и не всякую революцію. И это именно то, что самъ Бунинъ имѣлъ въ виду въ своей знаменитой рѣчи, говоря столь мѣтко о тѣхъ, кто «будучи соперниками нынѣшнихъ владыкъ Россіи, суть однако ихъ кровные братья». И не сложно опредѣлить, кто эти кровные братья, судя по ихъ отношенію къ тому, что являлось квинтэссенціей Бѣлаго Духа, и которыхъ мы отказываемся принимать за представителей Русской Эмиграціи первой волны.
Въ уже цитированной Душѣ Россіи, Шмелевъ съ восторгомъ пишетъ : «Придетъ день, когда блистающее имя Бѣлый воинъ и сумеречное - галлиполіецъ - станутъ для всей Россіи священными именами русскаго мученика-борца и русскаго героя. Это придетъ, и Россія встрѣтитъ лучшихъ сыновъ своихъ высокой и гордой честью : священное имя - Бѣлый Воинъ - явится знакомъ высокаго духовнаго отбора – новой русской аристократіи».
Сопоставимъ это со словами Бердяева, который будто тутъ, въ сборникѣ Самопознаніе,глубокимъ презрѣніемъ отвѣчаетъ на восторгъ Шмелева : «Въ Бѣлое Движеніе я не вѣрилъ и не имѣлъ къ нему симпатіи. Это Движеніе представлялось мнѣ /.../ лишеннымъ всякаго значенія и даже вреднымъ /.../ Типъ 'бѣлаго' эмигранта вызывалъ во мнѣ скорѣе отталкиваніе. ВЪ нёмъ была каменная нераскаянность, отсутствіе сознанія своей вины и, наоборотъ, гордое сознаніе своего пребыванія въ правдѣ /.../ Было что-то маніакальное въ этой неспособности типичнаго эмигранта говорить о чёмъ-либо, кромѣ большевиковъ, въ этой склонности повсюду видѣть агентовъ большевиковъ. Это настоящій психопатологическій комплексъ, и отъ этого не излѣчились и понынѣ». Реакція понятная для человѣка, оставшагося вѣрнымъ своимъ давнимъ либерало-соціалистическимъ убѣжденіямъ, и писавшимъ въ томъ же сборникѣ : «Я высказывалъ мысль (въ 22 голу), что западныя государства должны формально признать совѣтскую власть, что такимъ образомъ прекратится изоляція Совѣтской Россіи и она будетъ внѣдрена въ міровую жизнь, что сможетъ смягчить самыя дурныя стороны большевизма». До Бѣлыхъ Бердяеву не было никакого дѣла и не понять ему, почему тѣ столь сосредоточены на вопросахъ большевизма и борьбы съ нимъ. Непонятно скорѣе то, что философъ не способенъ былъ этого понять ...
Понятія о Галлиполи и Лемносѣ, гдѣ Русская Армія нашла себѣ пріютъ и простояла болѣе двухъ лѣтъ послѣ эвакуаціи, и гдѣ закалился особый Бѣлый Духъ, стали священными словами для Бѣлой Эмиграціи. О Галлиполи было сказано, что это гордость Россіи, что это удивительная побѣда человѣческаго духа. Бунинъ писалъ: «Что же можно было бы думать о Россіи, о Русскомъ народѣ, не будь русской «контръ-революціи». Галлиполи – часть того истинно великаго и священнаго, что явила Россія въ эти страшные и позорные годы, часть того, что было и есть единственной надеждой на ея воскресеніе и единственнымъ оправданіемъ русскаго народа, его искупленіемъ передъ судомъ Бога и человѣчества». Бывшій въ юные годы народовольцемъ и, какъ многіе, отрезвѣвшій послѣ революціи, видный общественный дѣятель и публицистъ Владиміръ Бурцевъ, на ту же тему писалъ : «Русскій языкъ создалъ новое слово – Галлиполіецъ. Академія Наукъ это слово внесетъ въ свой словарь. Русская исторія въ своихъ страницахъ будетъ говорить о Галлиполійцахъ». И тутъ, сопоставимъ это со мнѣніемъ бывшаго члена кадетской партіи П. Н. Милюкова, оставшагося во многомъ вѣрнымъ своимъ дореволюціоннымъ представленіямъ, проименовавшаго Галлиполійскій лагерь «Кутеповскимъ застѣнкомъ» и кощунственно призывавшаго Эмигрантовъ «спасти Армію отъ Врангелей и Кутеповыхъ», въ редактируемой имъ въ Парижѣ газетѣ Послѣдніе новости...
Бердяевъ и Милюковъ являлись, какъ бы, крайними полюсами въ 'небѣлизнѣ' Эмиграціи. Но были также и хромавшіе на одну ногу Бѣлые, но тѣмъ не менѣе могущіе сотрудничать съ сугубо Бѣлыми. Зинаида Гиппіусъ, съ мужемъ Дмитріемъ Мережковскимъ, въ первые годы изгнанія задумала нѣчто вродѣ Союза февралистовъ, который долго не просуществовалъ, именно за тотъ акцентъ, который ставился на пресловутый Февраль, поэтому былъ ими организованъ пріемлемый болѣе широкому кругу антибольшевицкій «Союзъ Непримиримости». Для Зинаиды Гиппіусъ понятія эмигрантъ и непримиримость однозначны, какъ она въ 1929 году безъ обиняковъ писала въ статьѣ Опять о непримиримости: «Непримиримость – это само существованіе эмиграціи, какъ и самого слова “эмиграція”. Произнося слово “эмигрантъ” – мы обязаны подразумѣвать “непримиримый”». Сильные, вполнѣ Бѣлыя слова поэтессы, продолжавшей однако смотрѣть глазами Шимены на великую фальшивку февраля, какъ назвалъ одинъ изъ своихъ трудовъ И. Л. Солоневичъ, что позволяло ей наивно упрекать Керченскаго въ томъ, что онъ предалъ февральскую революцію и бросилъ Россію на произволъ судьбы … Становится понятнымъ ея непріятіе личности и дѣятельности генерала барона Врангеля.
Вечеръ Миссіи Русской Эмиграція, съ самаго своего зарожденія сталъ пробнымъ камнемъ для опредѣленія идейности мыслящей Эмиграціи. Помимо самого Бунина и Шмелева, отважились открыто выступать съ трибуны на этомъ вечерѣ еще Карташевъ, Мережковскій, Кульманъ, Савичъ. Нѣкоторые мотивировали свой отказъ нежеланіемъ участвовать на собраніи со слишкомъ правымъ оттѣнкомъ, что въ частности вызвало возмущенную отповѣдь Шмелева, что «стыдно бояться такихъ словъ, какъ „правый“». Реакція леворадикаловъ, испугавшись успѣха этого вечера среди Эмиграціи, не заставила себя долго ждать. Въ своихъ Послѣднихъ Новостяхъ Милюковъ разразился яростнымъ и глумливымъ отчетомъ „Вечеръ страшныхъ словъ“ и передовой статьей подъ заглавіемъ „Голоса изъ гроба“, въ которыхъ съ ироніей отзывался, какъ о присутствующихъ, такъ и о докладчикахъ : «Писатели, принадлежащіе къ самымъ большимъ въ современной литературѣ, тѣ, кѣмъ Россія по справедливости гордится /.../ выступили съ проповѣдью почти пророческой, /.../ на дѣлѣ же принесли съ собой только лютую ненависть къ своему народу, къ цѣлому народу, и даже хуже – презрѣніе, то-есть чувство аристократизма и замкнутости... Что значитъ ихъ непримиримость? Непримиримость къ чему? Къ кому?».
Милюковъ тутъ олицетворяетъ явно опредѣленный полюсъ Русской Эмиграціи, такъ что можно даже себя спросить – какое его отношеніе къ ней ? Какъ нельзя лучше, оправдываетъ онъ слова Бунина о тѣхъ, кто «будучи соперниками нынѣшнихъ владыкъ Россіи, суть однако ихъ кровные братья». Большевики, внимательно слѣдившіе за событіями въ Бѣлой Эмиграціи, не замедлили найти себѣ цѣннаго попутчика въ лицѣ Милюкова, „стараго профессора“, какъ его называли, и газета Правда 16 марта подхватила милюковскій отчетъ и перепечатала его почти слово въ слово, озаглавивъ свою статью „Маскарадъ мертвецовъ“ : «Просматривая печать бѣлой эмиграціи, кажется – какой прекрасный русскій языкъ! – кажется, что попадаешь на маскарадъ мертвыхъ /.../. Бунинъ, тотъ самый Бунинъ, новый разсказъ котораго былъ когда-то для читающей Россіи подаркомъ, позируетъ теперь подъ библейскаго Іоанна... выступаетъ въ его черномъ плащѣ, какъ представитель и защитникъ своего разбитаго революціей класса /.../ Здѣсь онъ не только помѣщикъ, но помѣщикъ-мракобѣсъ, эпигонъ крѣпостничества ... Онъ мечтаетъ, какъ и другой старый бѣлогвардеецъ, Мережковскій, о крестовомъ походѣ на Москву ».
Съ такими идейными противниками-эмигрантами какъ Бердяевъ, Милюковъ и имъ подобные, предложеніе, сдѣланное Горькимъ Сталину 17 февраля 1930 года, теряло даже свое значеніе. Горькій предлагалъ засылать изъ СССР псевдо-антисовѣтчиковъ съ цѣлью разложенія Русской Эмиграціи и вліянія на общественное мнѣніе, что, кстати, обильно практиковалось и помимо его предложенія. «Дорогой Іосифъ Виссаріоновичъ! / …/ У насъ дѣлать имъ нечего. Но я увѣренъ, что они могли бы организовать въ Лондонѣ или Парижѣ хорошій еженедѣльникъ и противопоставить его прессѣ эмигрантовъ. Вліяніе этой прессы на прессу Франціи – несомнѣнно, особенно за послѣднее время благодаря выступленіямъ сволочи вродѣ Бесѣдовского, Соломона и др.».
Въ изданной Перепискѣ двухъ Ивановъ видно насколько прямолинейные Шмелевъ и Ильинъ далеки отъ того, что имъ представляется нѣкимъ „словеснымъ блудомысліемъ“ своихъ идеологическихъ оппонентовъ изъ Эмиграціи. Въ письмѣ отъ 11 мая 1927 г. Шмелевъ съ горечью отмѣчаетъ, какъ эти разногласія вредятъ той миссіи, тому вѣскому слову, лежащимъ на Русской Эмиграціи : «Мы же здѣсь, воистину, Крестоносцами быть должны. /.../ Я только знаю: велика сила эмиграціи, но она растрепана : ‘теченія’ ее дробятъ, отвлекаютъ въ разные стороны и усыпляютъ – базарщиной». И полтора мѣсяца спустя, 27 іюня, еще подробнѣе открываетъ душу свою : «Изворотовъ мысли непродуманной и витіеватой – не принимаю, ловкимъ словеснымъ вывертамъ не внимаю. Бердяевщина, Карсавинщина, Степуновщина – все это любомудріе и самолюбованіе – дессертики – не по времени, не по мѣсту !». Всѣ эти указанныя теченія и ‘школы’ сходились въ главномъ философско-богословскомъ вопросѣ, взбушевавшемъ тогда общественность : пресловутое софіанство, далеко не традиціонное ученіе о святой Софіи, которое нашло бурное развитіе въ такъ называемой парижской школѣ, подъ водительствомъ протоіерея Сергія Булгакова, и существенно раскололо Эмиграцію на многіе десятилѣтія. «Ибо – внѣ активности, – рѣшеніе шарадъ словесныхъ и канканъ съ подложной Софіей, – послѣдствія прежней привычки услаждаться извивами словесными. Это – блудъ салонный, и хорошо, что не привлекаетъ молодежь, видѣвшую столько всего!».
„Салонный блудъ“ препятствовалъ проявленію той активности, которой особенно горѣлъ И.а. Ильинъ, и тормозилъ идеологическую борьбу за Россію. Во всё томъ же письмѣ, Шмелевъ не гнушается прямо уподоблять дьявольщинѣ, разыгрываемый всѣми этими мыслителями и нео-учителями, спектакль : «Охъ, столько теперь «мистерій» открывается и паутинъ сложныхъ и подлыхъ?! Дьяволъ всякіе личины принимаетъ».
Обратной почтой, 22 іюня, Ильинъ отвѣчаетъ Шмелеву и открываетъ ему тайну-проектъ, о задуманномъ имъ журналѣ, и настоятельно проситъ его согласиться сотрудничать въ этомъ начинаніи. Названіе журнала и подзаголовокъ сами за себя говорятъ – Русскій Колоколъ - журналъ волевой идеи. «Журналъ будетъ пока маленькій и идейно-волевой /.../ Всё, что направлено противъ современныхъ пустомудрыхъ лжепророковъ – вырвано прямо изъ моего „философствующаго“ сердца». Девять номеровъ журнала вышло въ Берлинѣ съ 1927 г. по 1930 г. Въ первомъ номерѣ, представляя читателямъ Заданіе журнала, Ильинъ пишетъ тономъ рѣзко отличающимся отъ философствующихъ мечтателей и всякихъ попутчиковъ, готовыхъ искать общіе пути съ новыми хозяевами Россіи ; въ этомъ онъ вполнѣ созвученъ У. Черчиллю, писавшему въ тѣ же годы «большевизмъ являетъ собой самое страшное сниженіе человѣческой морали /.../ Это - мистическая бездна, отрицаніе всего человѣческаго въ душѣ людей». Ильинъ показываетъ, что ничуть не намѣренъ складывать оружіе и искать, наподобіе Бердяева, какъ и чѣмъ помочь большевикамъ въ ихъ исканіи признанія со стороны мірового сообщества : «Національная Россія нуждается въ патріотической, волевой и ведущей идеѣ. Эта идея должна установить цѣль всей нашей предстоящей борьбы за Россію. /.../ Первое въ чёмъ нуждается Россія есть религіозная и патріотическая, національная и государственная идея. /.../ Безъ этой идеи всё скудно и половинчато /.../ всё безцѣльно /.../ и культура, и искусство /.../ это есть идея великодержавной Россіи, воздвигнутой на основахъ подлинно христіанской, волевой и благородной государственности /.../ въ этой идеѣ /.../ высказана наша цѣль, наше будущее, наше величіе /.../ Эта идея есть древняя и исконная Русская Идея».
Итакъ, годы прошли, десятилѣтія прошли, поколѣнія прошли. Теперь уже вѣкъ прошелъ и какой итогъ Бѣлой борьбѣ и заграничному стоянію можно подвести ? Оправдано ли сужденіе о томъ, что «Первая, Бѣлая, Эмиграція имѣла наибольшее право и на почетъ, и на девизъ – 'Мы не въ изгнаніи, мы въ посланіи'» ? Каковы ея плоды ?
Спорить никто не будетъ, золотой вѣкъ Бѣлой Эмиграціи за нами, и имѣвшіе мѣсто мечты въ 20/30-хъ гг. не состоялись. Россія была ввергнута на цѣлыя семьдесятъ лѣтъ въ совѣтскій безбожный коммунизмъ и врядъ ли когда нибудь будетъ восполненъ страшный уронъ, нанесенный Россіи и русскому народу преступной коммунистической властью.Искусственныя попытки восполнить этотъ пробѣлъ, этотъ ровъ, сочившійся кровью милліоновъ мучениковъ, виденъ въ запутанномъ и неясномъ дѣлѣ обрѣтенія и ‘перезахороненія’ (какъ принято сейчасъ говорить)такъ называемыхъ Царскихъ мощей, ‘перезахороненія’Бѣлыхъ вождей, генераловъ Деникина и Каппеля, мыслителей Ильина, Шмелева, Великаго князя Николая Николаевича, въ надеждѣ показать преемственность всей русской исторіи. Но можно ли восхвалять одновременно одно и діаметрально противоположное ?
Бѣлыхъ героевъ, вышедшихъ съ Великимъ россійскимъ Исходомъ, въ живыхъ больше ни одного не осталось, но есть еще ихъ преемники, воспитанные ими, сохранившіе и хранящіе ихъ живую память. Именно живую память, не книжную, не археологическую, а живую. Они съ ними жили, они ими воспитывались. Трудно себѣ представить, какое счастье, и какую честь это представляетъ для тѣхъ, кто удостоился такой чести и такого счастья, кому дано было духовно кормиться у такихъ людей, подобныхъ которымъ нигдѣ вообще больше нѣтъ. Эти люди, вѣдь, унесли съ собою Россію, какъ столь трогательно писалъ Романъ Гуль, такъ и озаглавивъ свою книгу «Я унесъ Россію», ту самую Россію, которую они свято въ своей душѣ хранили, и которая, по словамъ проф. И. А. Есаулова, была «нами утрачена или у насъ отобрана».
Кто не умиляется при видѣ юношей въ четвертомъ или даже теперь уже пятомъ поколѣніи Эмиграціи, поющихъ во весь голосъ и съ явной ревностью старинныя патріотическія Бѣлыя пѣсни, о которыхъ въ нынѣшней Россіи никогда вообще даже и не слышали ? Какъ объяснить такой патріотическій русскій закалъ въ этихъ юныхъ душахъ ? Только въ полученномъ воспитаніи, передаваемомъ черезъ материнское молоко, только тѣмъ Бѣлымъ воспитаніемъ, внѣдряемымъ замѣчательными юношескими организаціями, появившимися съ первыхъ же временъ Эмиграціи. Стоитъ углубиться въ дѣтскія воспоминанія и видишь лица, каковыхъ сегодня больше не видать, осанки, манеры – словно переносишься въ иное измѣреніе, не просто въ другую обстановку прошлаго, но буквально попадаешь въ иной міръ, міръ окончательно канувшій въ вѣчность… «Только дикость, подлость, невѣжество не уважаютъ прошедшаго, пресмыкаясь передъ однимъ настоящимъ. Гордиться славою своихъ предковъ не только можно, но и должно ; не уважать оной есть постыдное малодушіе», читаемъ мы у Пушкина въ Отрывкахъ изъ писемъ, мысляхъ и замѣчаніяхъ.
Какъ не привести тутъ въ заключеніе два послѣднихъ стиха Жуковскаго, изъ стихотворенія Воспоминаніе :
« Не говори съ тоской – ихъ нѣтъ,
А съ благодарностью – были ! »
Протодіаконъ Германъ Ивановъ-Тринадцатый
Наша Страна № 3133
|
